In many modern languages of the world sounds do not have a certain semantic meaning. In this regard, the abkhaz-adyghe languages (kabardino-circassian, adyghe, abkhazian, abaza, ubykh) occupy a special place, keeping in the examples the original meaning of phonemes, which should be considered as full-fledged root elements. Etymological analysis of the common abkhazian-adyghe roots became the object of study of scientists of the caucasus, but their research did not affect the aspect of the semantic meaning of the sound roots, in particular the adyghe languages. The object of this study was the archaic sounds of zy and we, which are the key element that became the foundation for the wide lexical nests of words. The method of internal historical-semantic and word-formative reconstruction on the basis of linguistic correspondences of kabardino-circassian, adyghe, abaza, abkhazian and ubykh languages is applied in the study. Polyaspect analysis of sound root morphemes PS, and we have shown that they respect the semantic evolution did not happen, and attributing data to the different phonemes the affixal morphemes should be recognized incorrect.

​

Key words: semantics, etymology, adyghe language, root reduplication, lexeme.

​

Переосмысление значения звуко-корней в адыгском языке и в целом в абхазо-адыгских языках, на сегодняшний день становится ключом к разгадке семантического содержания лексических единиц, которые образованы путем сложения и слияния минимальных единиц языка – звуков. В отличие от многих языков, в адыгском звуки являются элементами, содержащими полноценные значения, которые в процессе развития языка, потеряв первоначальную сущность, перешли в грамматические морфемы. Современное положение морфем в адыгских языках (кабардинский, адыгейский) имеет двоякое состояние: один и тот же звук во многих случаях четко выделяется как корневая морфема, тогда как в некоторых примерах сложно или невозможно выделить тот же звук, как носитель определенного значения. К таким звукам относится зы, с вариативностью зэ. Если в современном языке в слове хэз «находиться в большом количестве где-либо, в чем-либо» зы отчетливо выделяется как несамостоятельная корневая морфема, то в бзы «самка» данный звук ученые рассматривают только в комплексе с б или же предполагается его заимствование из картвельских языков (Шагиров, Климов, Ломтатидзе). С другой стороны, кажется, отсутствует семантическая связь в словах щIэз «предельное количество кого-чего-либо» - зы «один» -  мазэ «луна» - гъазэ «поверни» - бжьиз «пядь» - уэзджынэ «звонок»  и т.д., поэтому целью нашего исследования является выявление единого семантического значения для вариативного зуко-корня зы/зэ. То, что это не разные звуко-корни, а исходят из одного корневого гнезда наглядно показывают числительные зы «один» - зэ «один раз» - езанэ «первый» - закъуэ «одинокий».

​

В номинациях из «полный» (абх. азна, абаз. азна, убых. гъэзэ) щыз «полный, плотно набитый», хэз «находиться в большом количестве где-либо, в чем-либо», щIэз «предельное количество кого-чего-либо» [1, с.800] элемент зы выделяется в значении «нечто полное, целое». Раз «нечто полное, целое» - это единица измерения чего-либо, то числительное зы «один» имеем в том же самом смысле. Поэтому, в данной статье, мы будем исходить из значения, что зы/зэ – это «нечто целое, полное» или «единица», которое постараемся проследить и на примерах из родственных языков. Для сравнения, с тем, что зы содержит в себе значение «один» можно привести возглас уэзызыз произносимый при виде «чего-либо в избытке» - Уэзызыз/зызыз сыту куэд! «Ой как много!» В слове уэзызыз/зызыз произошла многократная редупликация звуко-корня зы, свидетельствующая о том, что множество состоит из отдельных единиц и, соответственно, вписывается в предложенное семантическое значение.

​

Для выделения исходного архаичного значения элемента мы/мэ, нужно в отдельных примерах найти общее связывающее их всех значение. Разъясняя компонент зэ в мазэ «луна» А.К. Шагиров приводит параллели из родственных языков абх. –амза, абаз. мза, убых. мыдза, и надо согласиться с автором, который считает, что «вовсе не обязательно, чтобы в архаичных образованиях, объединяющих родственные языки, следы былых грамматических форм вскрывались на материале языковых групп» [2, с. 259]. Но и сам А.К. Шагиров не разъясняет происхождение или семантическое значение зы/зэ, ограничиваясь тем, что корень является общеабхазо-адыгским. Точно также данный ученый не разъясняет значение зы «один», убых. зэ, абх.-абаз. за/зы [2, c. 210]. В этимологических изысканиях исконно адыгских или абхазо-адыгских звуко-корней, многие ученые (Балкаров, Дюмезиль, Ломтатидзе, Рогава, Трубецкой) проводят параллели с примерами из грузинского, мегрельского, сванского, чанского, аварского, лакского и пр. языков, которые, по-нашему мнению, вряд ли стоит серьезно рассматривать. Н.Р. Иваноков в своих этимологических исследованиях по адыгским словам, элемент – з – разъясняет в значении «признак, имеющий отношение к тому, что названо производящим словом» [3, с. 19], называя его словообразовательным суффиксом. Таким образом, ученый, как и А.К. Шагиров не выводит конкретное семантическое значение  и не рассматривает корневым элементом.

​

То, что адыги имели большие фруктовые сады, является историческим фактом, о котором писали в частности Н.И. Вавилов, Т. Лапинский, Джироламо Ацци,  С.Х. Хотко и мн. др. «Грушевые леса Северо-Западного Кавказа являются самыми крупными в мире… Их площадь в предгорьях Северо-Западного Кавказа составляет от 2-4 га до 400-1000 га. Например, в районе станицы Рязанской имеются грушевые массивы размером более 1000 га. Урожай груш в крае в отдельные годы может достигать 150 тыс. тонн» [4].

 Сады у адыгов были настолько большие, что представляли собой целые леса, которая в  адыгском языке звучит как мэз, и трактуется нами слиянием корней мы «наличие» + зы «целое/полное» = «полно плодов», мы родственно с убых. ма «яблоко» [5, с.141]. Опираясь на сохранившиеся немногочисленные примеры из убыхского языка, можно предположить, что все плоды на деревьях и кустарниках обозначались номинацией мы/мэ/ма, которая сохранилась в названиях многих плодоносящих деревьев и кустарников ср.: мыдзышуа «боярышник» [5, с. 140], мыкIьапIцIашадыгъуа «дикая ежевика» [5, с. 136], мышъуы «виноград» [5, с. 137]. Элемент мы/мэ в значении «плод» встречаем в номинациях кабардинского языка: мэракIуэ «земляника», мэракIуэIэрысэ «клубника», мэракIуапцIэ «ежевика», мышхумпIэ «жёлудь», къущхьэмышх «мушмула», щхъуэмч «плод каштана», мы «дикое яблоко», мыIэрысэ «яблоко».

​

Данный корень-звук (мы) в адыгском и убыхском языках имеет два противоположных значения, первый из которых в современном языке называется префиксом, содержащим значение «отрицание»: кIуэ «иди» - умыкIуэ «ты не иди», шхэ «кушай» - умышхэ «ты не кушай». В значении «отрицание» встречается в убыхских примерах: ламыушъашъа «я не думаю об этом», сыламыйадан «я не прыгаю» [5, с. 122] и т.д. На наш взгляд, наличие в последних примерах адыгского и убыхского языков элемента мы в значении «отрицание», свидетельствует не только о его происхождении в период общности языка адыгов и убыхов, но и констатирует факт того, что звуко-корень  мы является носителем двух значений – положительного и отрицательного, т.е. компонент мы в лексемах мэз «лес», мазэ «луна», мы «дикое яблоко» и во всех примерах, содержащих смысл «плод», первоначальное значение было - «наличие». Для сравнения можно привести примеры: макIуэ «идёт» т.е. (наличие действия «идти») - умыкIуэ «не иди» (отсутствие действия «идти»), маджэ «кричит» (наличие действия «кричать»)  - умыджэ «не кричи» (отсутствие действия «кричать»), мажэ «бежит» (наличие действия «бежать») - умыжэ «не беги» (отсутствие действия «бежать») и т.д. Тот же корень встречается в современном языке в местоимениях мис «вот (о чем-то близком)», где мы «наличие» + сы «сидеть»; мы «этот» (только о том, кто находится рядом, близко).

​

Лексема, с интересующим нас элементом встречается в сказаниях о герое Андемиркане: Уи джатэр къипхмэ, бийм я гущIыIур уи гъуэгущ, И щыгужьым нихьэм, нэбэжэ хабзэу мэзеплъэ [6, с. 262]. «Вытащив свой меч, поверхность врагов становится твоей дорогой, Выходя на простор, осматривается как сокол», где мэзеплъэ «смотрит по сторонам» раскладывается на мэ «наличие» + зы «целое» + йэ «преобладание» + пы «вперед» + лъэ (от более архаичного лэ/ла, который сохранился в абазинском, абхазском и убыхском языках) «глаза». Комплекс из пяти звуко-корней дал сложную номинацию мэзеплъэ, которую следует перевести как «наличие целого преобладания вперед смотрящего, т.е. идущий вперед смотрит в том же направлении осматриваясь». Это же элемент является частью слова мэIу «щит»: Шэр зэдэтрапхъэмэ, и афэ гъуапэр и мэIущ [6, с. 350].  «Когда стрелами осыпают друг друга, рукав кольчуги становится его щитом», где мэIу состоит из мэ «наличие» и Iу «перед/начало», т.е. «наличие чего-то, что защищает перед/начало».

​

Исходя из предложенной версии значений мы, можно подвергнуть сомнению гипотезу ученых (Рогава, Шагиров, Кумахов, Урусов), что м является фонетическим наращением в словах кумб «яма», лъэмб «след», гъуэмб «нора», и надо рассматривать данный элемент со смыслом «наличие». В значениях всех трёх номинаций присутствуют два корневых элемента мы «наличие» и бы «углубление»,  комплекс, который позднее стал основой для образования лексем конкретного, уточняющего характера: кумб «наличие углубления в центре», «наличие углубления от стопы», «наличие углубления для норы». Таким образом, в данных примерах равноправными словообразовательными морфемами следует признать все три, но словообразовательным гнездом выступили два звука – мы и бы, к которым в процессе генезиса языка примкнули ку «середина», лъэ «стопа», гъуэ «нора».

​

Убедительность нашей гипотезы, что мы не является фонетическим наращением,  подтверждается еще не только его препозицией и постпозицией к признанным корневым элементам, но и его смыслом в номинации хъумэ «охраняй» где хъу «охранять», «пасти» (ср.: гъэхъун «пасти», Iэхъуэ «пастух», хъумакIуэ «охранник»), а мэ «наличие» и полное значение слова – «наличие охраны».

​

В своих этимологических исследованиях А.К. Шагиров относительно номинации гъум «толстый» считает, что м как самостоятельная лексема не сохранилась [10, с. 137], с чем следует согласиться, но это не факт отсутствия у него конкретного значения. Хотя А.К. Шагиров связывает корень гъу в гъум с абх.-абаз. агъуы/гъуы «доска», в семантическом значении морфемы это никак не находится. Первоначальное значение «толстый» мы считаем обоснованным видеть в номинации умэ «киянка» (деревянный молот), где уы «ударять» и мы «наличие», т.е. «наличие того, чем ударять», а в пхъэмбгъу «доска» гъу имеет смысл «сухой», где м «наличие» и целиком лексема значит «в наличии деревянное широкое сухое».

​

Корневую морфему зы/зэ «целое, полное», по нашему мнению надо видеть во всех глаголах, где непосредственно или опосредованно  содержится значение «поворот/повернуть» - гъазэ «поверни», гъэзапIэ «место поворота», зэгъэдзэкI «переверни», т.е. – это оборот на 360 градусов, что соответствует одному целому вращению вокруг своей оси и никак не является поворотом на иной конкретный градус. Для уточнения поворота менее 360 градусов в языке функционируют сочетания и слова бжэмкIэ зыгъазэ «повернись к двери»; тIэкIу зыгъазэ «немного повернись», IугъэзэкI «отверни (от меня/тебя)».   

 В кIэзызын «дрожать» - сысын «трястись» надо видеть переход звонкого з в глухой с, при редупликации корня и наличии элемента кIэ в значении «хвост» от ассоциации с всегда трясущимся хвостом или концом чего-либо, а все слово понимать как «трястись, отклоняясь от обычного положения и возвращаясь в него  многократно».

​

В бжьиз «пядь» - бжь здесь тот же, что и в лъабжьэ «низ»  - лъабжьэкIэ  яхьащ «низом/ногами унесли/растоптали», таким образом бжьиз следует понимать, как бжьэ «нога» + зы «один» = «один шаг». А.К. Шагиров в бжьиз видит бжъы/бжы «кисть» [2, с. 90], что, на наш взгляд, кажется маловероятным. Хотя в Iэбжьэ «горсть» встречается данный корень, но разъясняться он должен как Iэ «рука» + бы «углубление» + жьэ «рот» (то, что помещается в рот). В Iэбжьыб элемент бжьы, надо думать, имеет вторичное, если не третичное значение от бжьэ «рог», «бокал».

​

В номинации бзы «женский пол» следует видеть бы «женское начало» и зы «целое/единица», которые следует читать вместе – «единое/целое женское начало». Имея в языке корневые  элементы зы и щы (см. пщы, пщыпхъу, щыкъуэ и др.) можно предположить, что в кабардинском фыз «женщина» имели как в адыгейском шъуз, но без выпадения гласного ы после шъ, которое следует понимать как шъы + уы + зы «состоявшаяся для мужского начала целая/единица женская». При таком подходе реконструируемая лексема вписывается  в семантический ряд семейно-родственно-родовых номинаций пщащэ «девушка», щауэ «парень», щыкъу «родственники со стороны жены», пщыкъуэ «деверь», пщыпхъу «золовка», а зы разъясняется в логически-семантическом ряду бзы «самка» - хъыджэбз «девушка» - щыуз «женщина».М.А. Кумахов считает, что «Спиранты жъу, шъу, шIу  в незаконченной позиции реконструируются для общеадыгского языка на основании регулярных соответствий между адыгскими языками. Общеадыгское состояние продолжает адыгейский язык, а в кабардинском последовательно отмечается переход лабиализованных жъу, шъу, шIу > в, ф, фI [8, с. 201]. Однако, наличие таких примеров в адыгейском – шъуын «гнить», при кабардинском фын «гнить» и щыун (мэ щыун) «протухнуть», «испортиться», адыгейском ышъэ ыфын при кабардинском и фэ ихун «вывести из себя», адыгейском ешъон «пить», при кабардинском ефэн, может свидетельствовать о том, что адыгейские или общеадыгские жъу, шъу, шIу в более раннюю эпоху состояли из двух звуков – шъ и у, поэтому нельзя уверенно отрицать мнение  Г. В. Рогава и З.И. Керашевой о комплексных образованиях таких звуков [9, с. 29]. По поводу свистяще-щипящих спирантов, перешедших в в, ф, фI   А.К. Шагиров солидарен с М.А. Кумаховым и пишет, что «лабиализованные свистяще-щипящие спиранты жъв, шъв, шъIв на почве усиления лабиального момента и передвижения основной артикуляции вперед перешли в кабардинском языке в губно-зубные спиранты в, ф, фI…» [8, с. 47]. Мы же предполагаем выпадение гласного ы в комплексах современных адыгейских жъу, шъу, шIу, но уже в эпоху, когда звук-корень у потерял значение «мужское начало». В современном кабардинском языке встречаются примеры тегъэцыуэ «поставь что-то на поверхность», зигъэцыу «щеголяя», которые ошибочно относят к жаргонизмам, но сохранившие архаичные ц и у, выступающие в адыгейском как цу. 

 

В бзэ «язык/речь» зэ/зы тот же что и в шэрэз «жало», свидетельствующее об архаичности зэ в бзэ, и о том, что «язык» как анатомический орган обозначался номинацией «бзэ», который позже трансформировался в бзэгу, абх. абз, убых. бжъэ «язык (анатом.)». В адыгском примере бзэ-гу, вторая часть гу предполагается нами в значении «сердце», потому что во всех номинациях, обозначающих психофизические свойства человека, присутствует элемент гу «сердце»: губзыгъэ «умный», гуфIэн «радоваться», гуауэ «горе», гупсысэ «мысль». Сама же номинации бзэ «речь» трактуется в нашем видении как «выдох целый», т.е. не обычный выдох воздуха, а «выдох целый со значением чего-либо».

​

Современное орфографическое написание номинации зуун «звенеть» не соответствует, как и во многих случаях, этимологическому и семантическому значению самого слова. Лексема состоит из зы «один» + уы «бить» = «один раз бить».

​

Элемент зы содержится также в лексеме бзаджэ, но не в современном значении «злой (о человеке)», а в значении язык/речь + джэ «плохой» = плохой язык/плохая речь. Для элемента джэ ср.: фа-джэ «невзрачный», где фэ «образ/облик» + джэ «плохой».

​

Перестановка звуков в захуэ «прямой» - хуэзэ «встреться» объясняется использованием во втором примере элемента хуэ из первой лексемы, но в уже грамматизировавшемся значении, который в современном языке именуется побудительным префиксом хуэ-. Захуэ «прямой» содержит в себе за/зэ «цельная», «единая» + хуэ/хуы «плести».

​

В таких номинациях как уэзджынэ «звонок», уэздыгъэ, первая часть уэ рассматривается в значении «бить/ударять» + зы «целый, полный» + в первом слове джы «сплетение», «сочетание» + нэ «место», а во втором слове наглядно просматривается дыгъэ «солнце». В первом примере семантическое значение – «при ударе по месту получать цельное сплетение (звука)», а во втором – «ударяя получать цельное как солнце».

​

Таким образом, можно предполагать, что противоположные значения элемента мы «наличие» - «отрицание», в эпоху адыго-убыхского языкового единства вышли из одного словообразовательного гнезда и в кабардинском наречии оказались продуктивным корнем, в результате эволюции языка, потерявшие первоначальное значение, а в большинстве случаев перешедших в разряд грамматизированных морфем. Аналогичный процесс произошел и со звуком зы, имевшим первоначальное значение «полный», «цельный».